Хроники тех времён говорят, что только четверть рабов достигала пункта назначения.

Городок на побережье, служивший пунктом отправки рабов был переименован в Bagamoyo — «Оставь своё сердце».

Тем временем вереница грузчиков, каждый с пятидесятикилограммовым мешком кукурузы на плече, заканчивают погрузку нашего доу. Они подходят к причалу, поднимаются на борт по шаткой доске и сгружают мешки на палубу, где их принимают другие, поднимают и тащат в трюм. Многие мешки дырявые и оставляют за собой ручейки беловатых зёрен кукурузы, которые те же грузчики собирают украдкой. Один, самый смелый, повесил на шею что-то вроде сумки цвета кофе с молоком и ковыряет прямо в дырках, извлекая пригоршни золотистых зёрен, пока его не замечает охрана и не утаскивает прочь. Но как только охрана уходит, остальные используют момент, чтобы набить карманы зёрнами. Кто знает, может застуканный бедолага был в сговоре с товарищами.

Лежа здесь, на дне лодки, время кажется течёт ужасно медленно. Нас никто не видит, но солнце палит нещадно. Жара. Очень неудобно. Скучно. Я не могу даже вытянуть ноги и вспоминаю нашу лодку, просторную и удобную, стоящую на якоре в нескольких милях отсюда.

— И куда нас занесло?

— Надеюсь это не опасно.

Бедность и нищета окружают нас. Многие из этих людей сегодня вечером возможно даже не смогут накормить досыта свои семьи. Я смотрю на телекамеру, которую держу за пазухой. Она маленькая, умещается в ладони, но на деньги, которые она стоит можно было бы купить сотни мешков кукурузы. Мне немного стыдно. И что теперь? Продать камеру и купить кукурузы, чтобы раздать голодным, как современный святой Франциск? Или спрятать, чтобы не вызвать ни у кого соблазна украсть её?

Я вдруг понимаю, что наша безопасность целиком зависит от тех, кто даже не зная нас, согласился нас спрятать и перевезти. Если с нами что-то случится, здесь или в море, никто не сможет проследить наши перемещения, мы просто исчезнем.

Солнце село. Коровы и телята загружены в трюмы стоящих рядом доу, наш трюм забит кукурузой и толпа на берегу редеет настолько, что мы теперь можем выйти из укрытия.

— Наконец!

Гальюн убрали с его временного места, прямо перед нашими носами, и установили на штатное, за бортом. Это что-то вроде бочки, закреплённой на борту с наружной стороны так, что нижняя её часть находится над самой поверхностью воды. Чтобы сходить по нужде надо перелезть через борт и залезть внутрь. Стенки бочки укрывают от нескромных взглядов а в полу есть отверстие, через которое видно море.

Вечер. Поднимается парус с его огромной реей. Все мужчины имеющиеся на борту тянут его наверх, повиснув на талях, словно огромная человеческая гроздь. Напевая песню, чтобы выдерживать ритм, поднимают короткими резкими рывками. Парус надувается на ветру, огромный и великолепный, судно начинает беззвучно двигаться по неподвижной воде порта и, пройдя впритирку к соседним судам, направляется к выходу в открытое море.

За пределами порта нас накрывает ночь. Бриз усиливается и доу набирает ход. Ритмичным дуэтом звучат команды с кормы, от рулевого и с носа, от вперёдсмотрящего, и повинуясь этому ритму, экипаж работает фалами, и талями. Манёвры и повороты следуют один за одним в темноте и полной тишине, люди двигаются синхронно и слаженно, словно ночные привидения или участники древнего религиозного обряда. Они никогда в жизни не видели морских карт, но находят путь среди мелей по каким-то загадочным ориентирам.

— Что скажешь?

— Надеюсь нам дадут поесть.

— Нет, я имею в виду такой способ навигации. Ты только посмотри! Я вообще не понимаю, откуда они знают куда править.

Странно, но я не чувствую себя в опасности. Мы среди чужих людей, вдалеке от цивилизации с её писанными законами. Но, возможно, здесь действуют другие, более древние правила.

Внизу кто-то разжёг огонь. Самый молодой из экипажа теперь за кока и готовит ужин.

Казалось бы, разжигать огонь на деревянном судне с деревянной палубой, опаснейшее дело, но они делают это. Ужин готов через пол часа, когда мы уже в открытом море и все помыли руки водой из ржавой жестянки.

На корме, на мешках с кукурузой парнишка поставил пластиковую миску наполненную чем то белым, липким на вид. В центре миски, прямо в белую массу утоплена низкая пиала с красной жидкостью. Естественно все едят из одной общей миски. У них получается очень ловко. В кашицу погружают пальцы, не слишком глубоко, чтобы не обжечься, но достаточно, чтобы на кончиках осталось немного. Скатанный шарик макают в красный соус и отправляют в рот. Губы касаются только шарика из каши, пальцы остаются чистыми для следующей порции.

Мы имитируем их как можем, стараясь не обжечься, не облиться, не попасть впросак.

Ужинаем молча. Мы смотрим на них, они, с большим любопытством, на нас. А доу в это время, в полной темноте, каким то загадочным способом идет своим путем к Занзибару.

Но сейчас видимо что-то случилось. Судно стоит и все собрались на баке.

— Пойду посмотрю, подожди меня здесь.

— Ни за что. Я тоже пойду.

Мы идём по палубе спотыкаясь о невидимые предметы. Загадка разрешается очень просто.

Порвался парус. Шесть человек зашивают его деревянными иголками и нитью из скрученной пеньки. Остальные держат керосиновые лампы. Шкипер, увидев нас, улыбается.

— Если он не беспокоится, — подумал я — то и нам не стоит. И, так как делать особо нечего, мы возвращаемся на корму и снова занимаем свои лежанки, устроенные среди мешков.

Просыпаюсь с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь веки.

— Который час?

— Без пятнадцати шесть. И пора уже браться за работу.

Появились стены Занзибара. Большие здания, кружевные стены, мечети, узорчатые фасады. Такой же вид открывался и двести лет назад судам с гружённым рабами.

Я достаю телекамеру, портативный треножник и микрофоны. Лиззи причёсывается. Мы должны заснять наше прибытие на Занзибар.

Но сначала завтрак, который кок уже вынес на палубу: та же вчерашняя каша и красный соус. Только теперь, при свете видно, что эта миска никогда не мылась а в белой массе различимы сероватые личинки, сваренные вместе с кашей.

— …хочу капучино и бриошь..

Тем временем древние стены Занзибара приближаются, открывается старый порт, полный деревянных парусников. И теперь нам предстоит объяснить таможенникам, как нам удалось выехать из Дар Эс Салама не пройдя таможню и не сделав отметку в паспорте.

18. Занзибар

— Ну вот, теперь всё законно и никто не выдворит нас отсюда. — подумала я, когда улыбающаяся толстуха в капитанерии возвратила мне документы на лодку и наши паспорта проштампованные въездными визами Занзибара.

Прошлый раз, когда мы пришли сюда на борту доу, капитан привёл нас в этот самый офис, и эта же самая толстуха без всяких церемоний заставила нас купить билеты на первое же судно на подводных крыльях, идущее на Дар Эс Салам, и отправила туда откуда мы прибыли. Всё что мы увидели на Занзибаре — активная деятельность на рассвете в порту где борт к борту стоят доу, да пряный запах гвоздики, который окутал нас ещё до того как мы причалили и исчез только после отъезда.

Теперь мы здесь на своей лодке. Вчера поздно вечером встали на якорь на траверзе города сверкающего тысячами огней. Сегодня утром Карло на тендере отвёз меня на таможенный причал для улаживания формальностей, а сам вернулся на лодку, следуя предостережениям, данным нам в Килифи всеми экипажами побывавшими здесь.

— На Занзибаре никогда не оставляйте лодку без присмотра. Никогда не высаживайтесь на берег на тендере — уведут в пять минут. Оставайтесь там лишь столько, сколько необходимо и как можно скорее уходите на север, подальше от города и деревень, или туда, где за лодкой есть кому присмотреть.

Я обошла все офисы — эмиграционный, таможня, капитанерия и карантинный…казалось что наконец всё закончилось и всё в порядке, но в последний момент оказывается, что не хватает сертификата дератизации. Пытаюсь объяснить, что лодка у нас маленькая, всё под контролем, крыс у нас нет и никогда не будет, но всё бесполезно. Меня стали футболить из одного офиса в другой, чтобы организовать дератизацию.